Николай Смирнов - Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]

— Ша, ребята! — сказал Николка. — Подождите.

Замолчали, прислушались. Но кругом было все тихо. Только дождик лупил по крыше да вода шумела, сбегая по трубам. Собака у конюшни умолкла, но Боби стоял у двери беспокойно, задрав морду вверх.

— Дай мне слово… — начат было Капралов.

— Подожди! — остановил его Николка. — Посидим в темноте, ребята.

Он потушил электрическую лампу и подошел к окну. На площадке перед большим домом горел фонарь. Вокруг него кружились водяные капли. Коммуна спала, и совсем было тихо на дворе. Но именно эта тишина почему-то и казалась подозрительной.

Николка достал наган из стола и сказал:

— Возьми-ка собаку, Яша, да выйдем на крыльцо.

Джек взял Боби за ошейник и открыл дверь. Все вышли на террасу и молча постояли несколько минут. Ничего подозрительного на дворе как будто не было, только Боби ворчит и рвется из ошейника.

— Чует кого-то! — прошептал Николка. — Отпусти его, Яша.

Джек освободил собаку. Одним прыжком Боби соскочил с террасы и исчез в темноте. Затем, далеко у конюшни, послышатся его ожесточенный лай, визг и как будто звуки борьбы.

— Хорек, — сказал Маршев.

— Брось! — оборвал Николка. — Какой там хорек! Не понимаешь разве: Скороходов Пал Палыч за лошадью пришел с друзьями своими. Бегом, ребята, но без крика!

Коммунары соскочили с террасы и побежали в темноту. Капли дождя плющились о лица, забивались в глаза и уши. Слышен был топот ног впереди и лай удаляющегося Боби. На мгновенье задержались у конюшни. Капралов зажег спичку, осветил ворота. Они были заперты изнутри на задвижку, но кто-то всунул в щель железный шкворень и, видимо, пытался проникнуть внутрь. Слышно было, как лошади в конюшне тревожно перебирают копытами и как храпит Чумаков.

— Бежим дальше, товарищи! — скомандовал Николка. — Если хоть одного изловим, все дела распутаем.

Коммунары побежали по фруктовому саду, и лай Боби Снукса служил им путеводным сигналом. Собака лаяла далеко впереди.

Бежать по саду было трудно. Ноги скользили по мокрой земле, ветви яблонь хватали за одежду. В темноте можно было удариться о ствол дерева, выколоть глаз о низкий сук. Но ребят не смущало все это. Николка торопил. Он понимал, что погоня является как бы продолжением разговора в конторе, и если понатужиться и нагнать неизвестных людей, то все станет ясно.

Делая огромные прыжки, Николка все время покрикивал:

— Наддай, ребята, наддай. Борьба на последнем этапе…

Сад кончался. Вдруг издалека, из-за пруда, донесся протяжный вой Боби. Затем все затихло. Коммунары выскочили из-под деревьев, перемахнули через канаву. Пруд остался сбоку, впереди были разрушенные мокрые гряды огорода, а дальше уж поле. За канавой остановились.

Ни лая, ни топота слышно не было.

— Может, в засаду сели? — спросил Капралов.

— Нет, по огороду бегут, мягко, — ответил Николка. — Поэтому и шагов не слышно. Но следы останутся.

— Да ведь не разберешь их, дождем смоет.

— Не успеет смыть, — вмешался в разговор Джек. — Теперь уж мы их словим. Боби приведет.

— А ведь верно! — подхватил Николка. — Вперед, товарищи!

Коммунары побежали по огороду.

— Позови пса, Яша, — сказал Николка.

Джек громко закричал:

— Боби, ищи!

И в ответ ему, совсем близко, слева, раздался жалобный визг собаки. Джек побежал налево. Между черных гряд копошился Боби Снукс. Он попытался встать, но упал и опять тоскливо взвизгнул.

— В чем дело, Боби? — спросил Джек ласково.

Капралов спичкой осветил собаку. Спинной хребет Боби был перебит ударом топора. Задние ноги не действовали. Вся земля кругом была забрызгана кровью, и красноватая лужа темнелась под собакой. Спичка догорела.

— Добей его, Николка! — сказал Джек каким-то чужим голосом. — Все равно теперь не выживет.

— Сам добей.

— Мне его жальче.

Николка вытащил наган и выстрелил Боби в ухо. Собака вздрогнула и замерла при вспышке выстрела. Ребята помолчали минуту. Джек отошел в сторону и провел рукой по лицу. Лицо было совсем мокрое от дождя и слез.

— Эх, и ответит мне Скороходов за собачку! — сказал Николка со злостью. — Ясно, поняли, что она на след нас наведет. Что же, идемте назад, товарищи. Теперь не догоним.

Но никто не двинулся с места. После стремительного бега вперед возвращаться в коммуну только с трупом собаки казалось невозможным.

— Что с Боби делать будем? — спросил Маршев.

— Здесь пусть остается, — ответил Николка. — Завтра зароем. А сейчас кровью замараемся.

Ребята тихо вернулись в усадьбу. У конюшни долго будили Чумакова. Тот вышел наконец, и они рассказали ему о ворах, о смерти Боби и показали железный шкворень. Сонное состояние у Чумакова быстро прошло.

— Эх, не надо бы нам с кобылой связываться, — зашептал он испуганно. — Запалят нам конюшню, как пить дать. Теперь спать по ночам не придется.

— И не спи, Чумаков, — сказал Николка. — Очень свободно поджечь могут. Впрочем, ты все равно огонь проспишь.

Маршев вызвался переночевать на конюшне, сказал, что спит чутко.

Остальные вернулись в контору.

— Ну? — сказал Николка, стягивая с себя мокрую рубаху. — Так, значит, Пал Палыча трогать нельзя? Пожара ждать будем?

— Теперь ждать нечего, — произнес решительно Капралов. — Верно, у него язык заработал, если людей подослать сумел.

Все разделись, выжали мокрую одежду, уселись вокруг стола.

Никто не возражал против выселения Скороходова. Ночной набег и убийство собаки вызвали злобу у всех. Длинноногого Боби полюбили в коммуне. За лето узнали его ум и чутье, и всем казалось, что, пока пес на дворе, с врагами справиться легче.

Говорили недолго. Решили на другой же день вечером отправить Скороходова в город и там добиться производства следствия.

Джек поднялся в светелку и разбудил Татьяну.

— Что, Джек? — спросила она сквозь сон.

— Убили Боби Снукса, — ответил Джек просто. — Что я теперь Летнему напишу?

Татьяна села на постели.

— Кто убил?

— Конечно, Скороходовская компания.

— Как тебе не стыдно, Джек, — сказала Татьяна с горечью. — Умирающий старик, разве ему до собак теперь?

— А это мы завтра узнаем. Решили его из деревни вытряхнуть.

— Как вытряхнуть?

— А в город его отвезем. Нам с ним вместе жить нельзя. Пусть в городе разберут, хорош он или плох.

И Джек начат стаскивать мокрые сапоги.

Татьяна помолчала немного, потом заговорила убежденно:

— Но он не виноват, Джек. Ручаюсь тебе, что не он убил Боби. Ведь я же сама видела его. В избу к нему заходила. Он может только мычать.

— В городе разберут, что он может и чего не может.

— Но ведь он оправдаться не сумеет, Джек. У него паралич, он онемел.

— Там доктора хорошие, вылечат. Заговорит, и еще как!

— Ах, как ты рассуждаешь! Паралич часто неизлечим. Я это наверное знаю. Нехорошо вы придумали.

— Завтра поговорим, Татьяна, — сказал Джек и улегся на кровать.

Он устал, ему не хотелось спорить, но не хотелось и спать. Очень жалко было Боби Снукса. Он повернулся лицом к стене и вдруг почувствовал, что слезы сами собой бегут из глаз и мочат подушку. Джек покрепче зажмурился, но это не помогло. Он заснул не скоро, может быть через час.

Татьяна же лежала без сна до рассвета и все думала.

Татьяна неплохо работала в коммуне. Она аккуратно выполняла все поручения, которые выпадали на ее долю, хорошо вела книги и сверх того копалась в саду, занималась с ребятами. На ее глазах старая разрушенная усадьба превращалась в культурное хозяйство, по новому плану и быстрыми темпами. Но как это ни странно, коммуна не радовала ее.

С первых же дней переселения крестьян в Кацауровку Татьяна начата страдать от того, что коммунары мало культурны, оскорбительно ругаются, бросают окурки непременно на пол, плюют на стены, пачкают контору ногами.

Все это было на самом деле, и Татьяна решила про себя, что главная ее задача в коммуне — бороться со всем этим.

Первое время она стеснялась делать замечания коммунарам, боялась, что ее будут считать за барыню, помещицу. Но потом, когда к ней привыкли, она повела борьбу за чистоту и культурность и нашла даже себе помощников в этом деле. Ее поддержали женщины, жена Капралова и Вера Громова, а из мужчин прежде всего Дмитрий Чурасов. Правление развесило целый ряд плакатов, призывающих к чистоте, и Татьяна начала кампанию.

Часто, краснея от волнения, она отводила в сторону Чумакова или Маршева и шептала им, что надо счищать грязь с сапог железкой, которая прибита на крыльце. Она отдала всю свою посуду в столовую коммуны, чтобы за обедом не ели из общей миски. Вместе с Дуней она мыла полы в коридоре и конторе. Но стояла горячая пора. Коммуна боролась за свое существование. Плевки и грязь казались мелочью, когда шла спешка с пахотой или уборка урожая. Поэтому полы быстро грязнились, а воздух в помещениях был тяжелый.